«Этот человек чужой, раз ему не знаком удел всех». А судьба «знакомых с уделом всех» – пройти испытания земной Голгофой. Книга не о «чужих», но – «родных».
На пряжке ремня охранника Костров видит слова – «С нами бог» и понимает, что люди, присвоившие себе эти слова и мертвой силой обеспечившие свое присутствие на чужой земле – «нелюди», «анчихристы», как назовет их один из его товарищей по плену. «Анчихрист», пытаясь поработить человека, рвет естественные человеческие связи – отца с сыном, матери с младенцем, мужа с женой… Но не в силах зла отлучить человека от человека, потому что связи эти неуничтожимы.
«Этот человек чужой, раз ему не знаком удел всех». А судьба «знакомых с уделом всех» – пройти испытания земной Голгофой. Книга не о «чужих», но – «родных».
На пряжке ремня охранника Костров видит слова – «С нами бог» и понимает, что люди, присвоившие себе эти слова и мертвой силой обеспечившие свое присутствие на чужой земле – «нелюди», «анчихристы», как назовет их один из его товарищей по плену. «Анчихрист», пытаясь поработить человека, рвет естественные человеческие связи – отца с сыном, матери с младенцем, мужа с женой… Но не в силах зла отлучить человека от человека, потому что связи эти неуничтожимы.
Перед смертью пожилой солдат Никифорыч отдает лейтенанту свой вещмешок с мелочами, которые ему удалось сохранить в аду плена. Отдает, как сыну, унося в смерть память о родном сыне Володьке и надежду, что тот останется жив.
В камере смертников – мать с грудным младенцем, которому каждый из заключенных выделяет немного хлеба. Те, кто завтра пойдут насмерть, берегут его сон, хотя и знают, что «крошечный девятнадцатый член камеры» должен тоже вот-вот погибнуть вместе с матерью (женой партизана) в машине-душегубке под названием «Тетка Смерть».
Мать, до последнего спасающая своего ребенка, пещера, ясли и подношения волхвов – картина из живой «священной» истории, которую автор видит внутри «проклятого квадрата» (лагерное место для прогулок), где земля съедалась со снегом и кровью вместо соли.
Сплочение людей в духе, а не в приказе, порождает ту силу, ее несокрушимость, о которую зло не может не разбиться.
Книга Константина Воробьева не только о страшных буднях фашистского плена, но о тех «… кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем… будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии». (из Соборного послания св. Апостола Иакова. 1, 25)
На стене одной из камер («огромный корявый лист-стена из книги-жизни»), среди множества записей Сергей Костров читает слова в процарапанных куплетах:
«Я сел на стул! В глазах разгул огней,
В ушах трезвон волшебных колоколен…
Ну ж, не томи, жандарм, давай скорей!
Кто вам сказал, что я сегодня болен?»
Не болен, не убит, а значит – «бежать, бежать, бежать!»
Это мы, Господи! Воля Твоя!
