Скупой рыцарь

Барон-ростовщик не расстается со своим мечом, но меч этот предназначен только для одного – защиты накопленного им золота, которым мечтает завладеть сын, не лишенный рыцарских доблестей. Но доблести эти, добытые, в основном, на турнирах – мнимые. Двадцатилетний «рыцарь» мечтает не о «…подвигах, о славе, о любви», но о роскошном рыцарском декоре, который могут дать только деньги отца.

Барон-ростовщик не расстается со своим мечом, но меч этот предназначен только для одного – защиты накопленного им золота, которым мечтает завладеть сын, не лишенный рыцарских доблестей.
Но доблести эти, добытые, в основном, на турнирах – мнимые. Двадцатилетний «рыцарь» мечтает не о «…подвигах, о славе, о любви», но о роскошном рыцарском декоре, который могут дать только деньги отца.
Альбер прогоняет жида, предлагающего ему отравить отца и отказывается от предложенных им денег –
«Его червонцы будут пахнуть ядом,
Как сребреники пращура его…»
Сын не идет на тайное убийство барона, изгоняет этот «помысел бесовский», но тут же идет к Герцогу с жалобой (доносом) на отца.
Барон, обвиненный Альбером во лжи, бросает ему вызов, который сын с радостью принимает, как «первый дар отца». Рыцарь, превращаясь в свирепого эгоиста, «дозревает» до убийства и… невольно совершает его – барон, не в силах перенести увиденного, умирает.
«Что видел я? Что было предо мною?
Сын принял вызов старого отца!»
В этом восклицании потрясенного Герцога — прозрение «мира падшего». Но в его заключительных словах: «…Боже! Ужасный век, ужасные сердца!» — мольба и надежда, что Бог этот мир не оставит.
И хочется произнести, по прочтении этой «маленькой трагедии», вслед за преподобным Амвросием Оптинским: «Вразуми детей моих познанием истины Твоей и воли Твоей Святой, и укрепи их ходить по заповедям Твоим…» (из «Молитвы о детях»).