Моцарт и Сальери

С исповеди Сальери начинается история этого убийства, но исповедь эта страшна, потому что обращена не к Богу, а самому себе. Сальери дотошен и честен в своей «душевной инвентаризации» и безжалостно формулирует (но не кается при этом) свою болезнь: «Кто скажет, чтоб Сальери гордый был Когда-нибудь завистником презренным, Змеей, людьми растоптанною, вживе Песок и пыль грызущую бессильно? Никто!.. А ныне – сам скажу – я ныне Завистник. Я завидую; глубоко, Мучительно завидую…»

С исповеди Сальери начинается история этого убийства, но исповедь эта страшна, потому что обращена не к Богу, а самому себе. Сальери дотошен и честен в своей «душевной инвентаризации» и безжалостно формулирует (но не кается при этом) свою болезнь:
«Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущую бессильно?
Никто!.. А ныне – сам скажу – я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую…»
Совершая это признание, композитор делает выбор между высоким даром дружбы и «причастием» ценностям толпы. Лучи Божьей благодати, в которых рождается музыка Моцарта, нестерпимы для «черни». Стало быть, лампаду эту надо задуть. 
А инструмент для совершения «справедливой» казни (яд) Сальери уже восемнадцать лет носит с собой. Забыв, что «… каждому же из вас дана благодать по мере дара Христова». (Еф. 4. 7), он посягает, как ему кажется, на исправление Божьей «несправедливости». Но это восстание пошлости, «тупой, бессмысленной толпы» против Бога и Его благодати. Убивая Моцарта, Сальери теряет Бога, теряет видение красоты твари, теряет гармонию и видение своего Пути. Здесь уже начало «большой трагедии» — «вещий ребенок» (кто-то из великих назвал так Моцарта) уходит в вечность, а «дорогой папа» (так Моцарт любил обращаться к Сальери), отринувший небо, совершивший духовное самоубийство, обретает свой ад на земле. На исход из этого ада он напишет музыку – «Маленький Реквием, сочиненный мною и для себя, Антонио Сальери, малюсенького человечка».