Молитва становится для Маши тем языком, на котором она может объяснить происходящее с ней, а «иногда я вставала и молилась в другой раз своими словами молилась, чтобы благодарить бога за все то счастье, которое он дал мне». Мысли и молитвы для нее теперь – «живые существа, тут во мраке живущие…»
Крепнущая, мудреющая, освященная любовь делает их мужем и женой. В браке, как «необходимости служения друг другу», обретают они полноту благодати. И «семейное счастие», которое, кажется, не может быть не вечным. «Я почувствовала, что я вся его и что я счастлива его властью надо мною».
Молитва становится для Маши тем языком, на котором она может объяснить происходящее с ней, а «иногда я вставала и молилась в другой раз своими словами молилась, чтобы благодарить бога за все то счастье, которое он дал мне». Мысли и молитвы для нее теперь – «живые существа, тут во мраке живущие…»
Крепнущая, мудреющая, освященная любовь делает их мужем и женой. В браке, как «необходимости служения друг другу», обретают они полноту благодати. И «семейное счастие», которое, кажется, не может быть не вечным. «Я почувствовала, что я вся его и что я счастлива его властью надо мною».
Когда Толстой готовил повесть к печати, он решил вторую ее часть не публиковать, но издатель, к счастью, настоял, и мы имеем возможность побыть какое-то время с этой семьей.
«…на целую жизнь достало бы чувств, волнений и счастия этих двух месяцев».
Но после этого срока, беспристрастно обозначенного автором, начинается история испытания молодой семьи.
«Любовь моя остановилась и не росла больше…»
«Чувство наше становилось несвободно, а подчинялось бесстрастному движению времени».
Тот «новый мир», который казался героине единственно возможным, становится скучен ей, начинает преследовать ее своей обыденностью. Уходит радость общей с мужем молитвы, радость открытия друг друга и – «мне хотелось движения».
В этом «движении», напоминающем бегство, Маша открывает еще один мир – мир больших городов с его соблазнами и прелестями «новой свободы» и новых ценностей. От подлинного Света она уходит в «свет» балов, развлечений, роскоши.
Другого уже нет («…муж и… больше ничего»), а есть – «Я- центр».
Рождается ребенок, но всплеск материнского чувства вскоре опять побежден необходимостью быть в «свете», быть его центром.
Начинается история богооставленности. Героиня ожесточается в отстаивании своих прав в этой «новой» жизни. Семья, как «общая молитва» превращается в арену борьбы самолюбий.
«…бездна открылась между нами». Маша уже готова встать на край этой бездны – изменить мужу... Сцена соблазнения героини итальянским маркизом – сцена встречи человека с дьяволом, «прельщающим и искушающим». Побеждает человек.
Семья возвращается в деревенское поместье, с пониманием невозможности вернуть счастье четырехлетней давности. Начинается жизнь, обреченных на ад безблагодатного существования.
Но происходит чудо «тихого покаяния» героев друг перед другом. Уже совместно они понимают, что «надо прожить самим весь вздор жизни, для того чтобы вернуться к самой жизни».
Прошел дождь, и они стоят на крыльце усадьбы, как будто вернулись откуда-то и встретились впервые – муж, жена с ребенком на руках, домочадцы. История «семейного счастия» не заканчивается она продолжается.
«… новое чувство любви к детям и к отцу моих детей положило начало другой, но уже совершенно иначе счастливой жизни, которую я еще не прожила в настоящую минуту». Лев Толстой.
